Со стороны дач, явно самоутверждаясь, скрежещуще и издевательски каркнула ворона.
Похоже, хеппи-энда в этой истории точно предусмотрено не было.
… - Стоять, Зорька! Все равно ведь догоним! Только помрешь уставшей! — прерывистый и сильно запыхавшийся, но беспредельно уверенный глумливо — насмешливый голос, настиг как аркан. Леденящим холодом хлестнув по позвоночнику прямо меж мокрыми и неимоверно усталыми разгоряченными лопатками.
Начиная уже окончательно задыхаться и захлебываться как тонущая, Птица ясно и безоговорочно осознала, что ей не убежать. Что эти несколько десятков метров, скорее всего, станут последними преодоленными ею в этом мире. Впрочем, она почти и не сомневалась в подобном исходе с самого начала. Со старта своего отчаянного и суматошно — бессмысленного рывка в сторону березовой рощицы, обозначающей окраину их пригородного поселка. Дальше — сразу за этим прозрачным — еще безлистным, куцым негустым околком, широко раскинулись садоводческие товарищества с их разномастными домишками — избушками, заборами из рабицы и штакетника, баньками и кривыми сараюхами из горбыля. Если бы только она успела добраться до этих дач, то возможно какой-то небольшой шанс уйти от преследователей у неё бы и появился. Ну, или хотя бы возникла теоретическая возможность попетлять, затеряться и спрятаться от этих двух жутких упырей — азартно и запаренно, натужно сопящих сейчас за её спиной уже почти совсем рядом. Да и туман помог бы. Укрыл её. Но туман отступил, предав Птицу. Да и весь этот проклятый мир предал её. Впрочем, какое дело огромному миру до суматошно бегущей по грязному полю одинокой девчонки с полуторогодовалым ребенком на трясущихся от усталости руках? У мира есть проблемы поглобальнее. Куда более важные, чем судьбы каких-то песчинок.
Будь Птица одна — она без сомнения, легко бы ушла от этих уродов с перекошенными сивухой и похотью багровыми мордами. Ушла бы — даже без помощи тумана и в чистом поле. Со спортивной подготовкой у нее все норм. Более чем прилично. Не этим пропитым задохликам её догонять. Но с двенадцатикилограммовым Пашкой на руках — было без вариантов. И она только что это вполне отчетливо и окончательно поняла. Но не приняла. Взгляд Птицы еще более суматошно заметался по окружающему, ища за что-бы зацепиться. Деревяшку поувесистее, железяку какую или камень побольше… Полный ноль. Совсем ничего. Птица была бойцом по-жизни, хотя сама об этом еще даже не догадывалась. Да и вообще не задумывалась о подобном никогда. На кой? Жила себе в свои прекрасные легкомысленные шестнадцать и жила, почти как и все её ровесницы. «Почти как все» — потому что Птица, все ж таки эффектно и чаще всего, даже помимо воли, выделялась из общей массы практически в любой компании, где бы не появлялась. Внешностью и врожденной грацией.
Птица была очень красивой и очень заметной девушкой. Ну, вот уродилась такой! Что ж теперь — идти топиться что ли?
Ловкая, длинноногая, стройная и спортивная. Статная. Да еще и очень не глупая. И с характером.
Узкое чистое лицо юной княжны, огромные бездонные синие глазищи под тонкими, красиво изогнутыми бровями, изящный носик и волнующе припухшие безо всяких там иньекций, губы. И волосы. Светло-каштановые, насыщенные, густющие, блестящие, по локоть — хоть в рекламный ролик. А уж когда распустит, да тряхнет!
Само собой — «первая красавица» на своем пригородном поселке. Девочка с глазами фиалками! Принцесса! Потенциальная королевна! Все девчонки ей завидовали. Кто-то втихую, кто-то в открытую. Даже «взрослые» девахи, уже что называется «в самом соку», видя в этой малолетке в перспективе — однозначно, очень опасную соперницу, регулярно «наезжали» на Птицу под тем или иным предлогом. Еще с её пятнадцати. Но помимо прочего — Птица была девочка умная и лишних поводов для «наездов» никому старалась не давать. Корону на голове у нее никто никогда не замечал. Ибо не было её там. Разве что дома у зеркала, без свидетелей — Ленка её иной раз примеряла. Чисто теоретически. Но что, кого-то из завистников, когда-нибудь это останавливало? Ленку даже били пару раз. Совсем не сильно — чисто для определения её места в поселковой девичьей иерархии и из потребности самоутверждения менее смазливых самок. В общем-то — били абсолютно без повода с её стороны. Нет, повод-то как раз имелся железобетонный — все та же её красота. Но не поведение — ибо Птица была совершенно некичлива, незаносчива, доброжелательна и вполне себе скромна и непонтовита. А от дивной красоты своей — видела пока еще в основном, только проблемы. Хотя уже постепенно и начинала осознавать её силу. Ну, и глубину досадливой злости многих окружающих постигала заодно.
Жиза!
Почему она — Птица? Да, естественно потому что — Ленка Соловьева. Почти уже вот-вот семнадцати годков от роду. Девичьи безмятежных и вполне прекрасных. Какими им и положено быть у девахи из крепкой цельной семьи, выросшей в любви и под нормальной отцовской опекой. Строгой и пристально — внимательной, но знающей меру. Без гнобящей, удушающе — засушливой родительской паранойи. Батя у Ленки — дальнобойщик, мать — домохозяйка. Когда все случилось, папка как раз был в рейсе: то ли под Красноярском, то ли под Томском, а может уже и под Кемерово где-нибудь. Мать, на второй день случившегося катаклизма, прямо в уютном дворе их двухэтажки — неожиданно рубанул топором сосед Саня, внезапно и непредсказуемо «взбесившийся», очнувшись после трансформации. Как и многие другие — ставшие «одержимыми», ранее безобидные и вдоль и поперек насквозь знакомые поселковые жители. Вот и остались Ленка и Пашка один на один с этим гадским миром.
… Всё — последняя капля сил выплеснулась с жарким выдохом. В груди желеобразно дрожало и раскаленно пекло. В широко распяленном рту все иссохло. До скрежета шершавого как напильник языка об зубы. Сжавшееся комом сердце встало колом где-то в трахее и окончательно перекрыло дыхание… Всё!
Ленка остановилась, с трудом удерживаясь от всепоглощающего желания — безжизненным кулем рухнуть на землю. От дикого переутомления и жуткого страха её мутило и трясло. В буквальном смысле — колотило. Ну не осталось у нее больше сил. Вообще ни на что. Обреченной жертвой, Птица медленно развернулась лицом к предстоящему — все-таки настигшему её кошмару. Не отпуская брата, вцепившись в него как в последнюю надежду, тоскливо подняла глаза на своих преследователей. Стыло вгляделась в перешедшие на шаг приближающиеся фигуры. Двое. Обычные мужики, ничем еще вчера не выделяющиеся из окружающего. Неопрятные, заросшие, опухшие и неухоженные. Таких и у них на поселке девять из десятка. А кем они сейчас себя ощущают — что за стая за ними стоит, да не все ли равно?
Стай этих сейчас всяких — разных столько развелось! Разномастное зечье, «амнистированное» произошедшим внезапным катаклизмом. Примкнувшие к ним прежние сидельцы. Вояки пятнистые. Преимущественно кожаные молодежные стаи, мнящие себя волчьими, но по повадкам чисто шакальи. Этнические — чернявые и смуглые племена. Мусорские безжалостные бригады. Поговаривают, где-то даже какие-то сектанты, чуть ли не людоеды, появились. Повылазило нечисти! Отребья всякого — больше чем людей. А чего таким теперь бояться? У кого за плечами банда больше, тот и рулит куда захочет. И берет, что взять в силах и в своем праве считает.
— И чего ты столько бежала, дуреха? Ну, не боись, кукла. Дяди добрые. Хорошие. Отпусти малого погулять — пусть поиграет пацанчик. Чего ты в него вцепилась-то, дурашка? А мы с тобой тоже, чем заняться найдем, красивая. Ну, комон эврибади! — гнусненько осклабился тот, что заходил справа, продемонстрировав широкую щербатину меж кривых длинных и желтых заячьих зубов. Лет тридцати — высокий, худой, узколицый, лупоглазый и сутулый. С незоразмерно длинными обезьянними руками, заканчивающимися широченными кистями и непропорционально тяжелой нижней лошадиной челюстью.
От его одежды едко тянет застарелым вонючим потом, изо рта — крутым ядреным перегаром и мерзким гниением давно нечищенных нездоровых зубов. Даже с двух метров через весеннюю свежесть этот тяжелый шлейф от его зловонного амбре прошибает до одури и отвращения. Светлые выпученные глаза навыкат уже вовсю — весело подминают и гнут Птицу и грубо ощупывают всю целиком.